Обладая одной из самых чистых техник классического балета в мире и завидную физическую форму, балерина Оксана Скорик прошла нелегкий путь и создала фурор среди балетоманов когда в начале своей карьеры. Она рассказывает VaganovaToday о своей истории и философии. Читайте дальше.
Как вы начали танцевать?
Часто говорят, что, когда кто-то хочет стать балериной, это скорее желание мамы, чем ребёнка. Но моя мама тоже занималась в детстве балетом, хоть и всего два года. Потом она с семьёй переехала и больше не посещала занятия. Но я всё время танцевала, прыгала, скакала, и мама перенаправила мою энергию в школу искусств, чтобы я была чем-то занята.
Никто не рассчитывал и не предполагал; не было никакого акцента на том, что я должна стать балериной и осуществить мамины мечты. Я бы сказала, меня туда отдали, потому что «ребёнку надо чем-то заниматься».
У нас в Харькове была школа искусств; там учили рисованию, музыке и хореографии. И я в пять лет пошла туда на подготовительные занятия. Но это было сложно назвать хореографией, мы ноги не выворачивали. Нас сажали, например в позу бабочки, чуть-чуть в шпагате тянулись, чуть-чуть гнулись назад, чтобы в будущем встать в пятую позицию, и изучали хореографические элементы какие-нибудь. В тот моменте, пост-Советская школа сохранялась. Только потом детей начинали брать в балет с 3-х лет, сразу выворачивать ноги и мучить их. Но у нас такого не было.
У нас была ритмика, мы на ложках играли, чтобы развить слух, чувство ритма. Мой первый выход на сцену был танцем с блином. Родители сделали для каждой «блин» диаметром 30 сантиметров, и с ними мы танцевали.
А самой хореографии и первой позиции училась с девяти лет. До этого педагоги делали уклон больше в сторону танцевальности, то есть с акцентом на постановку номеров. Мы и гимнастикой занимались, и разучивали очень много разных танцев. Помню, моим педагогом была Елена Петровна Соловьева. Она ставила номера под музыку, и мы их исполняли. Мы не знали, что такое арабески, и просто танцевали. Такими были годы подготовки, мне было семь-восемь лет.
А потом я пошла в первый балетный класс Харьковской хореографической школы. Там начались позиции, арабески. Программа там была хорошая — классика, два раза в неделю гимнастика и три раза практика. Какое-то время нам преподавали ещё ритмику, музыкальную литературу, французский язык и рисование.
В первом классе начинала без пуантов. Встала на них только осенью в десять лет. И весной мне исполнилось одиннадцать, и в июле мы поехали на конкурс Григоровича «Фуэте Артека», который проходил у моря в крымских горах в большом лагере для одарённых детей. И после конкурса мы остались дальше отдыхать.
И там меня отметили в первый раз в жизни. Мне сказали, что я – одарённый ребенок. Мама тогда не могла поехать. Хочу отметить, что я была не самая способная, я не должна была изначально поехать, но потом решили: если есть возможность показать харьковскую школу, почему бы и нет? Хотели похвастаться, что у нас столько детей. Конкурс был международный, там были участники из Индии и Китая до 18 лет.
Меня отметила педагог из Перми и сказала: «Приезжайте!». Из Санкт-Петербурга тоже была представитель Академии Вагановой. Меня приглашали также в Петербург, но в качестве иностранца, и тогда пришлось бы платить 10 000 долларов в год. В Пермь звали потому, что директор была сама харьковчанка, и она выбивала какие-то скидки для детей из СНГ.
Был номер «Русалочка», который Соловьева ставила, и там не было никакой техники. Я заняла первое место в младшей группе (до 13 лет), и в Пермь прямо звали меня. Но так как мамы не было, педагоги из Харькова ничего не сказали.
После одной недели конкурса мы провели в лагере ещё две недели — и я поняла, что не так тяжело без мамы, что справляюсь. Конечно, морально сложнее. Но я поняла, что если мне придётся где-нибудь учиться без мамы, то я смогла бы.
Был второй такой момент, когда, ещё будучи в Харькове в 12 лет, мы поехали на гастроли в Испанию, в Пальма-де-Майорку. И на Канарах мы были два месяца и сыграли 43 спектакля: «Чиполлино», «Золушку» и «Белоснежку». Мы там были без родителей. Это было очень тяжело, особенно в конце, буквально неделю до отъезда. Нам давали суточные, пусть небольшие. Я копила эти деньги и думала: «Куплю какие-нибудь хорошие подарки, испанские сувениры или дорогую косметику маме, привезу домой». И украли мой кошелёк. При этом потом выяснилось, что это сделала девушка из нашей группы. Такие испытания без родителей — очень тяжело в довольно ранимом возрасте.
После поездки, гастроли в Испании, педагог вызвала маму. Думала, что она пригласила на серьёзный разговор, что всё плохо и надо репетировать, поскольку из-за гастролей я на два месяца отстала от общеобразовательной программы. Но оказалось, она говорила, что надо срочно отправиться в Пермь. Там, в Перми, директор Людмила Шевченко боролась за способных детей. Что ещё год назад сказали, что я способная, что меня и без конкурса возьмут сразу учиться, надо ехать дальше. А мама об этом только что узнала. И мама сказала: «Кажется, надо продолжать в более серьёзном учебном заведении, где получишь диплом и устроишься в театр. Теряем время». Мы тогда приняли решение и поехали в конце лета.
Короче, мы сразу не узнали, что можно поехать, и я поехала только через год. Нам позвонили и сказали: «Вы знаете, прошёл целый год, но вы возьмите вещи на пару месяцев и документы. Мы должны на вас посмотреть». Приехала с мамой и папой, мы трое суток ехали. Очень сложно было найти билеты, прямых поездов нет. Нам пришлось ехать из Харькова в Москву, из Москвы в Казань и из Казани в Пермь. Я была такая уставшая после этих поездов!
Из 80 человек за 3 дня никого не взяли. Потом взяли меня и ещё двух девушек на испытательный срок два месяца: как мы себя покажем в обучении, какой характер у человека. Потом в итоге из восьмидесяти человек выступала только я: за следующие 2 года отчислили этих девушек.
У вас возникло желание танцевать в какой-то момент?
Я впервые задумалась, хочу ли я быть балериной, когда увидела «Жизель». Мне лет семь было. До этого я смотрела только «Золушку» и другие детские спектакли. А «Жизель» для меня был первый серьёзный балет. В антракте я так плакала, когда она умерла. Но мой папа объяснил, что героиня умерла, но сама балерина ещё выйдет танцевать во втором акте.
И я подумала тогда: «Я должна когда-нибудь танцевать Жизель». Но до этого надо как-то дорасти. А после конкурса, когда сказали, что я способная, я подумала: «Может быть, я действительно смогу танцевать».
Какая была атмосфера?
Было невероятно тяжело там, возможно, из-за подросткового возраста.
Перед моим отъездом из Харькова педагог по классике, Тамара Михайловна Иванникова, принесла мне 2 кассеты и сказала: «Посмотри». Там был как раз фильм Ефима Резника «Пленники Терпсихоры» про Наталью Балахничёву и Людмилу Сахарову, и интервью с Волочковой и гала-концерт.
И я видела, как Сахарова в словах не стеснялась и даже била. Как в репетиции «Жизели» она заставляла балерину резче менять руки, и ударила девушку по спине так, что след остался. Смотрела фильм и думала: «Ну, я не такая способная, ко мне столько требований не будет», и я ехала с мыслью: «Дай Бог, чтобы меня приняли вообще». Поняла, что, во-первых, там свои дети есть и их растят, и способных там тоже хватает. Я почему-то ехала абсолютно без страха, что ко мне было столько внимания… Никто не мог сказать заранее, что будет дальше.
Потом в Перми оказалось, что я способная. Причём педагог, не стесняясь, сказала что-то вроде: «Вот Бог дал тебе способности — и больше ничего не дал». Она прекрасно сама понимала, что только способностей для танцев недостаточно. Она всегда нам говорила: «Дуры не танцуют». Если думать головой, будешь танцевать.
Расскажите о съёмках в фильме «Прекрасная трагедия».
Этот фильм был снят по заказу Европы, трилогия называется «Дети Перестройки». Норвежец приехал и снимал заказные фильмы, создал три фильма про то, что стало с бывшим Советским Союзом, и это один из них. Первый был «Детская колония», а третий — о хореографическом училище, где все тираны, и способах воспитания детей. Хорошее там, естественно, не показывалось. Директор привела съёмочную группу и сказала им: «Вот эту девушку вы можете снимать», и ей была только на руку какая-то реклама Пермского училища.
У вас невероятное тело. Вы это осознали в школе?
Нет. Единственное, что я понимала — что мне легче удаётся осваивать программу. Понимали, что, наверное, эти способности позволяют мне обгонять сверстников в чём-то. Педагог требовала что-нибудь, и я делала. И все в шоке стоят: «А как она сделала?» Это «способность». А что там в голове — другой вопрос. И 32 фуэте — точно так же: делала потому, что я — «способная». (сарказм)
В Харькове очень хорошо развивали координацию, и мы много танцевали, за год мы, наверное, могли бы выучить 8 номеров из разных жанров — польки детские и джаз. Мы просто двигались, больше я ни о чём не думала. И большая благодарность педагогам, что у меня действительно была эта «растанцованность». Потому что, когда тебя уже растянули со всех сторон, да ещё имея такую координацию, конечно, ты будешь быстрее осваивать все элементы хореографии, чем когда ты с четырёх лет начинаешь выворачивать ноги. Это не имеет смысла, только превращает детей в инвалидов.
Атмосфера в училище была конкурентная?
Думаю, что педагог способствовала конкуренции. Она всегда создавала такие ситуации, что чаще всего шли против меня. Но спустя годы, когда меня примой сделали, я позвонила ей и сказала об этом. А она говорит: «Я вообще не понимаю, как ты балериной стала, я из тебя не растила балерину». Ей было важно, чтобы все дошли до выпуска. Она говорила, что из всего класса (15 человек) самые способные — два с половиной. С другой стороны, она тоже понимала, в каких условиях мы растём: 90-е годы, нужно было добиться, чтобы мы были сосредоточены. Она держала нас в страхе, и какое-то время у неё получалось. Но на втором курсе мы перестали воспринимать эти крики. Если она начинала кричать, мы уже смеялись, у нас такой «иммунитет» выработался. Мы уже отфильтровывали именно замечания и их суть.
Как получилось, что вы стали работать в Мариинском театре?
Я на третьем курсе ещё училась, когда во время зимних каникул позвонила в администрацию, представилась и спросила, можно ли прийти на урок. Дали мне пропуск. Класс давала Галина Петровна Кекишева. Я ей оставила диск со «Щелкунчиком», и она побещала обязательно передать его Махару Хасановичу Вазиеву (художественному руководителю балетной труппы Мариинского театра в 1995–2008 гг. – прим. ред.). Но труппа была на гастролях, и Вазиева не было. И мне надо было ехать обратно к началу второго семестра. Я, собственно, здесь провела один день.
И через две недели, уже в Перми, наш директор приходит в зал и говорит: «Оксана, звонил Махар Хасанович, сказал, чтобы ты ещё раз приехала и показалась в Петербурге». Я: «Как?!» Она сказала: «Ничего страшного, скажу педагогам, и даю три дня».
Поехала сюда на просмотр. Я так боялась, меня привели на сольный урок. Там Вишнева, Кондаурова, Сомова, Сарафанов — все солисты. Я стою, я боялась пошевелиться. И когда вышли на середину, в первой группе по центру стояла Диана Викторовна, потом я сбоку устроилась, и Вазиев кричит: «Оксан, ну я же не вижу, выйди сюда!». Я выхожу в центр группы. Я занималась, прыгала до конца. Потом была оркестровая репетиция «Раймонды», и Вазиев был занят. Я заглянула и глазам своим поверить не могла: я своими глазами на расстоянии 15 метров вижу божественную Ульяну Вячеславовну! Столько эмоций было! Хоть бы куда-нибудь взяли, на большее я не претендую!
После прогона Махар Хасанович вызвал в свой кабинет. Курил трубку. Смотрел на меня и говорит: «Вот не знаю, брать тебя или не брать…» А у нас же в Перми всё просто. Я говорю: «Ну вы уже определитесь, берёте меня или нет». Звонит Татьяне Гумбе, говорит: «Тань, запиши её в корифейки пока». И уже мне: «Доучиваешься и получаешь диплом».
Тогда труппа была такая, что я среди всех была как маленький гномик.
У нас прошло два концерта в Перми, и я в мае 2007-го уже приехала работать. А Вазиев уехал через год.
В первый сезон какие у вас были ощущения?
Такой же страх — и невероятное восхищение. Помню, мы прыгали и начинали растягиваться, и началась репетиция Сарафанова в четвёртом зале. И я понимаю, что я просто залипла: как я сидела в шпагате, так и осталась. А репетиция идёт, и на меня вообще не обращают внимание.
Поэтому в мой первый сезон я не могла поверить в свою удачу, что я работаю в Мариинском театре. Тяжело было потому, что тогда не было системы оплаты за выход на сцену, как сейчас, а только фиксированная маленькая зарплата. Я получала 12 000 рублей и половину отдавала за съёмную комнату, в которой жила с другими девушками.
Спасали гастроли, потому что давали суточные. Через год поменяли систему. Но чем дольше работаешь, тем больше со стажем получаешь. Когда оплату повысили, стало лучше. Плюс в конце первого сезона дали мне общежитие, и я экономила на жилье.
Но я показывалась в других театрах, и до этого предложения от Мариинского театра уже получила распределение в Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Они сразу принимали меня солисткой, давали комнату в Москве. Подумала, лучше быть ближе к дому и чаще маму видеть. Ещё звали меня в труппу Эйфмана. Мой рост 173 см, и сказали, что им нужны высокие девушки.
В случае с распределением можно в течение пяти лет вернуться в театр, куда вы сначала распределились, и вас обязаны взять на работу. Но мой педагог советовала попробовать в Мариинском. И после оркестровой репетиции с Ульяной Вячеславовной, я определилась: пусть даже не буду танцевать, но буду рядом с мастерами. Мне здесь было интересно.
Но было и сложно. В школе я 6 раз танцевала Машу в «Щелкунчике» и один раз —Сванильду в «Коппелии», и мне было тяжело невероятно. Я как представила — допустим, если хотя бы три спектакля в месяц вести, — и подумала: «Боже мой, я не готова, лучше в кордебалете стоять». И на самом деле я не ошибалась, но да, в кордебалете есть свои минусы. И бывало, что почти четыре акта «Лебединого озера» — это, конечно, тяжело. И в «Драгоценностях» я не участвовала ни в «Изумрудах», ни в «Рубинах», но была обязана разучить всю хореографию. И в «Спящей красавице» тоже. В кордебалете, где можно было стоять, я стояла.
Кто ваш педагог в театре?
Елена Евтеева, она очень интеллигентная, мягкая и сдержанная, но в то же время требовательная. Если ей что-нибудь не нравится, я сразу вижу: она тихо показывает. Иногда у нас разные подходы. На tours pique en dedans она говорила: «Надо подключить ягодичные мышцы», а я говорю: «А если живот?» — ну это то же самое. То есть мы говорим об одном и том же, но на разных языках. Может, из-за того, что поколения разные. Но надо подключать все эти мышцы по факту. Она не как мать, но она со мной всегда в зале. У нас рабочие отношения, и я благодарна ей, она вначале меня очень поддерживала.
Потому что очень сложно было работать в кордебалете и ещё исполнять соло партии. Помню, мой перерыв в течение дня был всего один час, иногда сорок минут. Я лежала в раздевалке эти сорок минут, потому что ноги не могли больше шевелиться. Это, конечно, очень тяжело. И бывало, что она мне даже суп приносила. В этом плане чувствовалась её забота, более человеческие отношения, чем просто рабочие.
Вам показалось, легче так в кордебалете, чем работать солистом три раза в месяц?
Во-первых, хотела посмотреть. Изначально выучить все спектакли. В кордебалете это легко выучить потому, что ты в любом случае выучишь весь спектакль, когда ты смотришь или танцуешь на сцене. И, соответственно, это мне очень помогало, когда я стала солисткой, потому что у меня не было оркестровой репетиции или прогона «Лебединого озера», «Дон Кихота» или «Легенды о любви». Я уже выучила все спектакли изнутри. Можно бесконечно много раз смотреть в зале, но всё равно ты не подмечаешь тех мелочей, которые ты видишь со сцены. Например, в третьем акте «Легенды» когда балерина выскакивает из-за угла в jete, ты знаешь, что перед ней ты не можешь бежать, надо позади неё.
Когда Юрий Валерьевич дал мне заглавную роль в «Жизели», я уже танцевала в «Серенаде», партии Флорины и Феи Сирены и множество соло партий. Но я была зачислена в кордебалет.
В конце третьего сезона танцевала «Жизель», в четвёртом сезоне — в «Лебедином озере». В пятом сезоне у нас был поездка в Турин, и были «Баядерка» и «Лебединое». Было интересно, я стояла в кордебалете и в трио теней, меняясь с девочкой. Так протанцевали двенадцать спектаклей. Трио теней не подарок, тоже непросто. Во время гастролей десять раз показывали «Лебединое озеро», я танцевала в четырёх из них. Только когда я вернулась в Петербург в декабре, я стала второй солисткой.
Вы были в этот момент очень неоднозначной артисткой по непонятным причинам.
Неясно было тогда: если я плохо танцую, то почему дали мне соло партии? Когда начинала танцевать, фанаты одной балерины начинали просто ни за что поливать меня грязью. Они меня даже не видели. Они не знали, какой я человек, через что я прошла, как я пришла к этому, почему я танцую. Я репетирую, у меня есть педагог, — одна из лучших в Мариинском театре, — и она меня бы не выпустила на сцену, если бы я была не готова. Было такое с ролью Авроры, пришлось отказаться, потому что я была не готова, и я два раза отказала, сказала: «Юрий Валерьевич, я не могу это танцевать, потому что Елена Викторовна не довольна».
Начинала танцевать активно. Насколько у меня всё болело, даже словами не передать. Потому что, выходя из кордебалета, я была будто переломанная, но почему-то ко мне всегда было отношение типа «она способная, ей это ничего не стоит». Да ну, люди, способности не значит «не прилагать усилий». Помню первый раз, когда вышла в роли Титании во «Сне в летнюю ночь». Фактически это считается задачей для балерины, которая заканчивает свою карьеру, потому что техники там мало. Но всё же есть что делать, потому что выходила мокрая. И, я помню, была премьера, в антракте пила шампанское, и у меня последний выход. И единственная техническая сложность в последнем выходе — надо делать турчик, и из тура открыть ножку в арабеск. И делать это всё мягко, чтобы получалось красиво. И после шампанского было больше лёгкости. И педагог сказала перед Юрием Валерьевичем, что мне «было ничего делать» намекая, что я не устала. И я больше никогда не танцевала, потому что она это сказала. Но балет замечательный.
Когда мы все поехали на гастроли в Лондон, поставили мне премьеру Авроры и ничего не сказали. Говорю «Елена Викторовна, у меня через три дня премьера Авроры». Она сказала: «Как?»» Видела афишу, говорю. Я просила Фатеева предупреждать меня о любых дебютах, а он ответил: «Не могу бегать за всеми».
Продвижение в театре зависит от таланта?
Я пробивалась только собственным трудом. К сожалению, выбрала самый трудный путь. Возможно, есть более лёгкие, но я пошла так. Только через работу. Я даже не знаю, сколько было вечерних репетиций — даже когда «Жизель» готовили, я, допустим, оттанцевала три акта «Лебединого озера», включая танец больших лебедей, и я бегом переодевалась, чтобы выйти на сцену после спектакля, репетиции начинались после десяти вечера. Жила в общежитии, и были белые ночи и не чувствовалось время, но мы так после «Лебединого озера» занимали сцену на ночь.
Насколько партнёр влияет на результат?
Для меня очень важно. Мне иногда даже легче оттолкнуться от эмоций партнёра, чем навязывать ему свои. В техническом плане хорошо, когда опытный партнёр. Когда я первый раз танцевала с Никитой Корнеевым, у меня не было сил нервничать, а он вообще меня боялся. Мне с ним достаточно удобно. Я партнёров предупреждаю, — опять же из-за моих «способностей» — что мне не надо помогать, мои ноги и так поднимаются. Если «помочь», то мне сложнее, мышцы напрягаются.
Любимая роль?
Мехмене Бану. Всё сошлось: и прекрасная музыка, и хореография, и эмоции, и здесь есть, что сказать зрителям. Радостей, конечно, нет, но очень насыщенная хореография и сама пластика. Сценография, минимальная декорация, но первый мой выход был как раз на основной сцене в «Легенде о любви». Да, балет очень депрессивный. Зритель в основном идёт в театр, чтобы получить радость, положительные эмоции, а здесь такое более драматическое, печаль. И конец, и как она страдает, — не все любят. Но я это обожаю. Фея Сирена ещё одна из моих любимых ролей, сколько лет я её танцую.
Какую роль вы хотели бы?
Столько было мечт, которые вряд ли осуществятся. Когда-то было возможность поехать в Мюнхен, Зеленский звал. Я могла бы станцевать Эгину в «Спартаке» Григоровича. Договаривались, но Юрий Валерьевич сказал: «Я тебе не советую ехать». Наверное, боялся, что останусь там. Но, как мне говорили всю дорогу, «у нас незаменимых нет». Я это прекрасно ощутила.
Какая роль вам легче даётся?
Таких нет. Каждый персонаж несёт определённый смысл, каждый балет нагружен своей стилистикой. И «Дон Кихот» — это не то же самое, что «Кармен». Разница всё равно есть. Даже «Легенда», эти руки специфические. Я два дня репетировала «Легенду», и мыщцы рук уже болят. Аврора так же: мягкие кисточки.
Стиль Мариинского театра отличается? Или, скажем, есть разница между стилями Петербурга и Перми?
Очевидно. Когда приехала на классы сюда, на уроках педагоги часто мне делали замечание насчёт рук. Положения рук отличаются, и сама подача. Всегда разница была видна по спине и по рукам. По ногам не знаю. Москвичи всегда вертелись и прыгали. Помню, в 2017-м приезжала в Пермь, и мне устроили встречу со студентами. И меня спрашивали, есть ли отличия от того, что они здесь учат. Я привела пример о fondu, говорю: «Да, например, в Вагановой только вот так, а здесь так, и в Москве препарацион вот так».
У меня была цель, когда приехала сюда, сделать для себя петербургские руки, чтобы никто никогда не сказал, что я училась в Перми. И сейчас говорят, что у меня самые петербургские руки! Но стиль не из воздуха берётся.
Вы отдыхаете в отпуске или всё-таки работаете?
Вообще поняла, что мне надо, к сожалению, работать круглый год. Гораздо проще сделать экзерсис на балконе, пока ребёнок сорок минут играет сам. Это гораздо легче. И я бегаю.
Хотите, чтобы ваш сын занимался балетом?
Нет. Он, конечно, способнее всех в садике, и для общего развития это хорошо. Артист балета всегда знает, как упасть, чтобы было мягче. Но балетные студии сейчас выращивают акробатов. Поэтому сомневаюсь, что в нынешних времени и обстановке, что я его отдам. Скорее он будет заниматься лёгкой атлетикой. Мне повезло, что в детстве нас не мучили. Нам просто привили любовь к танцу. Это очень полезно, человек свободнее себя чувствует потом.
Думаю, у него просто немного другой склад ума. У него хорошие способности к технике. Говорит, что будет инженером, и врачом, и космонавтом — всего по чуть-чуть.
Есть желание преподавать?
У меня всегда было сильнее желание заниматься восстановлением. Поскольку никто в своё время не говорил, что надо подключать и качать разные группы мыщц. Почему я в кордебалете убивалась? Потому что не знала, что и с вальгусом надо тоже работать. Я бы скорее занималась не то, чтобы развитием данных, а правильным развитием. Не физиотерапией, но есть много программ гимнастики, которые помогают чувствовать те мыщцы, которые у нас не работают во время классического танца. И эти мыщцы, к сожалению, иногда мы перегружаем их в балете.
Есть очень хорошая гимнастика на мячах, PBT, и у меня уже есть сертификат. Я уже обучалась профессиональной балетной технике на мячах. Это качка мышц без нагрузки на суставы.
У вас дисциплина – природная?
Дисциплина природной не может быть, её можно только воспитать в себе. При чём это больше всегда самодисциплина. Даже если годами воспитывать человека под давлением, не всегда из этого есть толк. Скорее случается наоборот.
У вас есть совет для молодых?
Работать головой. Если что-то болит, не жать. Если есть силы, не рвать. Включать логику и здравый смысл, чего у многих не хватает в театре. Если хочешь быть балериной, сразу прийти солисткой, то надо очень много работать, чтобы хоть как-то стать в ряд с солистами, которые есть уже в театре. У кого-то много амбиций, а способностей для этого нет. У меня способностей было много, но я боялась о чём-то мечтать. А когда советуют быть смелыми… Знаете, быть смелыми означает не просто прийти в театр и показаться руководителю. Нужно быть смелыми на сцене.
Это нелёгкий путь, если ты идёшь правильно. Даже тяжёлый, если он проходит через кордебалет, все испытания и через хейт.
Верите в Судьбу?
Нет, я в судьбу не верю. Знаю только что у каждого есть предназначение, ему можно следовать или нет.
Обратно на главной странице сайта.
Все фотографии из личного архива Оксаной Скорик, снимали Татьяной Холиной.