С 30-летним опытом на сцене Мариинского Театра, от кордебалета до сольных партии, Николай Наумов сейчас исполняет преимущественно актёрские партии. Он поговорил с VaganovaToday о своей карьере и актерском мастерстве на сцене великого театра
Вы родились в городе Пушкине. Как случилось, что Вы начали танцевать?
Так вышло, что моя семья ни к театру, ни, тем более, к балету никакого отношения раньше не имела. К музыке – да, причастны два человека – это моя родная тётя Вера, которая великолепный педагог по фортепиано, и её дочка (моя двоюродная сестра) Надя, которая ужас какая талантливая пианистка и просто асс в своём деле!
Но в театр, да ещё в Мариинский, да ещё и артистом, да ещё и балета угораздило в нашей семье попасть только Вашего покорного слугу, который оказался, как говорят в таких случаях: «ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца». В общем дипломированный балетный артист к Вашим услугам…
А вышло это, как часто бывает, случайно. (Во всяком случае я так склонен был думать долгое время. Хотя, с высоты прожитых лет прослеживается, всё же, и некоторая закономерность).
В городе Пушкине, в котором с конца 60-х обосновалась моя семья и в котором чуть позже родился я, в Доме Офицеров происходил набор в новый хореографический кружок. Набирали детишек совсем ещё молодые люди (сегодня я бы сказал ребята), молодой человек и девушка, окончившие только что Культпросвет Училище на улице Дзержинского 57 в Ленинграде (теперь Гороховая). Звали их Виктор Иванович и Вероника Владимировна. Вот к ним то на просмотр и отвела моя родная тётя Вера свою дочку Надю, ну и меня взяли за компанию, для удобства. Нас, естественно, сразу и набрали. Там было всё по-настоящему. Мы делали урок у палки и на середине и прыгали, и растягивали нас… Мы узнавали движения и их французские названия. Нам ставили номера. Мы их репетировали. Выступали с отчётными, и не только, концертами. В общем, Надежда оставила меня, не выдержала, сошла с дистанции. Но не надо её за это корить. Как я уже говорил, теперь она суперпрофессиональная пианистка, и на тот момент, уже далеко не первый год, серьёзно занималась музыкой. Она просто правильно сделала свой выбор. А я остался и продолжил потеть в кругу карапузов-единомышленников. Там же я впервые услышал о перспективе роста в этой области (мысль, о которой, мне даже и в голову то не приходила). От своих молодых педагогов я узнал, что в Ленинграде есть танцевальное училище, в которое, если долго будешь мучиться, можешь поступить, и уж там то тебя окончательно научат танцевать. Это было конечно интересно, но, как бы, не про меня…
Таким образом в девять лет я появился на ул. Зодчего Росси д.2 на пороге ЛАХУ им. А.Я.Вагановой и даже поучаствовал во вступительных экзаменах. Меня не приняли. Что-то сказали и отпустили домой. Не без облегчения я покинул мрачные, как мне тогда показалось, стены.
Как Вы понимаете я никогда сам не сделал бы даже такого маленького шага в этом направлении, но я не сказал ещё ни слова о Маме…
Мама, как и её родная сестра Вера в детстве занималась музыкой на пианино, которое заботливые, но далёкие от искусства их родители, почему-то купили детям для этой цели. С музыкой у Мамы не сложилось. Но интерес, который потом перерос в искреннюю любовь к музыке, а точнее к пению, а ещё точнее к оперному пению, думаю начал формироваться уже тогда. В середине 60-х годов 20-го века Мама была студенткой филфака ЛГУ им. Жданова.
И конечно на всю катушку использовала возможность утолить свою страсть к опере, посещая спектакли Кировского театра. А чтоб это было легче делать, она даже устроилась туда на работу в женский костюмерный цех, как я понимаю. Так что, в каком-то смысле, я не первый человек из нашей семьи на этой «Луне» – Мариинский театр. Можно даже с улыбкой говорить о династии. Ладно. Шутки в сторону. С маминой подачи, ещё до танцев, а потом какое-то время параллельно с ними, я пел в хоре ДПШ города Пушкина. Выступал даже в Капелле в сводном мальчишеском хоре. Но, в отличии от хореографии, в хоре перспектив передо мной никто не начертал. Так я не стал певцом. А поступив со второго раза в ЛАХУ, и вовсе забросил пение. Между первым и вторым моим поступлением в Вагановское прошёл год, в течении которого Мама нашла мне педагога для дополнительных занятий. Им оказалась Надежда Викторовна Фёдорова, которая, в недавнем прошлом, сама преподавала в прославленном училище, и, более того, являлась ученицей самой А.Я.Вагановой. (на фотографии справа: Ваганова с Надеждой Фёдоровой) Меня возили к ней домой на проспект Гагарина, и она со мной душевно, по-домашнему, в тишине, под счёт занималась. Держался я при этом за адаптированный для этой цели стул с какой-то гирей на нём. Со второго захода я поступил сразу в ¼ А класс под начало Марии Владимировны Боярчиковой, старейшего педагога училища (на тот момент ей было уже 82 года).
Какие впечатления от Училища?
Во-первых, разительная перемена места. Из типовой советской школы я оказался в здании безупречной красоты с огромными залами и коридорами… Знаете, есть такое выражение «душеформерующий пейзаж». Так вот, это новое место приступило с первого дня к формированию (переформированию) моей души. Помимо этого, времени стало намного меньше. Я уезжал из дома рано утром. И если раньше вся жизнь проходила именно в Пушкине: в школу сбегал, прибежал, пообедал, потом кружок один, кружок второй, а между делом с приятелями на велосипеде прокатишься, суббота/воскресение выходные, то теперь я стал пропадать на целый день. Уроки начинались в 09:20 и заканчивались в 17:30. А если была практика, концерты или готовили танцы к спектаклю, то это было всегда после уроков в 18:00 или в 19:00. Времени совсем не оставалось, но было весело.
Классику в первых классах никто, по-моему, не любил. Класс начинался в 11:00 утра. Скучно, стоим, тянемся. Это дико для ребенка. Приседания. Очень медленно и, кажется, безумно долго. Но это воспитывает мышцы. К старшим классам отношение к уроку у меня поменялось, потому что ушла статика, увеличились темпы, появилась танцевальность в комбинациях, и стало, как не странно, гораздо легче, хотя нагрузка то, вроде, возросла. Мне всегда было приятнее прыгать с разбега. И конечно, в старших классах удовольствие от больших прыжков я получал сполна. А на раннем этапе обучения я помирал от скуки и напряжения, но вида не казал.
Каждый год, учеников становилось меньше. Кого-то отчисляли после экзамена. Кто-то уходил сам, потому что просто не выдерживал.
В пятом классе (а всего их было восемь) меня тоже хотели отчислять. Кто помешал этому мне, к сожалению, неизвестно. Я просто физический не справлялся с нагрузкой. Растущий организм был к тому времени, видимо, совершенно истощён. Позже я осознал, насколько это был опасный момент. Но всё пошло так, как пошло. Интересно, как бы сложилась жизнь, уйди я тогда из школы. И всё же я рад, что удалось остаться. (на фотографии слева: Наумов в «Чапаевцы»)
Раз уж тебе позволили продолжить, то нужно было использовать этот шанс и что-то поменять. Доказать недоброжелателям своё право на продолжение обучения. Менял, конечно, не я, а Мама. Даже представить не могу, чего ей все это стоило. Напомню на дворе самое начало 90-х, страна в тот момент летела в пропасть, увлекая за собой, как «ТИТАНИК», огромное количество цепляющихся за неё людей. Зарплаты не платились, кое-какая еда, прежде всего мясо, водилась, казалось, только в столовых казённых учреждений. В городе исчезли бездомные животные. Сильно поредело голубиное сообщество. Зато разрослось крысиное. Было голодно, грязно и темно. Мама от всего этого меня оберегала, как могла. Но понял, какой подвиг она совершала тогда каждый день, я не сразу. Дети часто воспринимают жертвы родителей, как должное.
Было решено, для начала, сэкономить мои силы и время за счёт дороги. А это три часа, однако. И экономия, надо сказать, получилась стопроцентная. Мама сняла комнату в Санкт-Петербурге. Теперь мы жили на улице Росси дом 2 (никаких ассоциаций?), квартира 57. Комната была 28 метров, но с низким потолком. Из-за этого создавалось ощущения какого-то бутерброда. Квартира была коммунальная, на последнем (6-м) этаже. Комнату, как раз недавно, освободил предыдущий жилец, небезызвестный Вам Игорь Анатольевич Зеленский. Маргинальные соседи вспоминали его, как мне показалось, с уважением.
Напротив нашей квартиры располагалась отдельная квартира Николая Василевича Завьялова, который был заведующим миманса тогда ещё Кировского театра, бывший артист балета. В прошлом водил дружбу с Леонидом Вениаминовичем Якобсоном. Однажды, ясным весенним утром (на первом году моей работы в театре), узнав в проходившем по двору мне не только соседа, но теперь уже и сослуживца, Николай Васильевич окликнул меня и поинтересовавшись, не в театр ли я направляюсь, предложил, если я любезно, немного подожду пока он окончит приготовления в гараже, подвезти меня на своей машине. И у меня (откуда только что берётся) хватило наглости не отказаться. У него во дворе на Росси был старый, отапливаемый гараж с деревянными воротами, а в нём он холил и лелеял свою ослепительную, хромированную, блестящую «ВОЛГУ». На ней то мы и отправились на нашу работу в театр. Ехали неспеша по Невскому проспекту, по середине. Я сидел рядом с ним впереди на кожаном, светлом диване и смотрел свысока на попутные и встречные машины. Тогда-то он и развлекал меня рассказами про Якобсона Л.В. и не только.
В училище был урок фортепиано. И Мама взяла на прокат не больше, ни меньше, маленький, но настоящий рояль F. MUHLBACH (он и сейчас существует). Мы с приятелями на нем нещадно бренчали. Едва ли это можно было назвать музыкой, так, музыкальный трёп. С лестницы можно было зайти на чердак (в нашей квартире был от него ключ), а оттуда, уже беспрепятственно, можно было вылезти на крышу. Помню, как весной на ней готовился к экзаменам по общеобразовательным предметам. Тогда весь квартал можно было обойти по крышам, чем мы с одноклассниками и пользовались неоднократно. Все было возможно. Пышки… Есть 20 копеек, и мы уже бежали в пышечную на другую сторону Фонтанки. А они (пышки) не поштучно продавались, а на развес. И были они разного размера и формы, и большие, и маленькие, кривые и ладненькие. Иногда давали четыре пышки, иногда восемь, а по весу одинаково. Мне, всё-таки нравилось, когда их было восемь, обжигающих, посыпанных сахарной пудрой. И кофе был вкусный из ведра. Воспоминания о детстве, как правило, приносят только радость. Сейчас иногда скучаю по тому времени.
На Росси мы прожили 4 года. Теперь той комнаты, как и квартиры, больше нет. Их поглотила АРБ. Но и сегодня можно выглянуть из тех окон на знакомые, исхоженные крыши. (Второе, третье окно от входа на балкон нового, большого зала).
Кто был Вашими педагогами?
Мария Владимировна Боярчикова (Её сын, Николай Боярчиков, занимал должность художественного руководителя и балетмейстера Малого Театра в то время). Мария Владимировна (см. фото слева) преподавала нам класс первые два года. В школьном театре ежегодно проходили концерты, и самые маленькие дети должны были в них как-то участвовать. Мне запомнился номер «Чапаевцы». Мы репетировали его после уроков, а за одно Мария Владимировна читала нам книжки, а мы ели бублики и запивали их молоком (всё это она покупала и приносила для нас по зову собственного сердца). Она нянчилась с нами, и так это было необычно и по-домашнему. Я очень ей благодарен за это, за её искреннее, трогательное отношение к нам и безграничное терпение. (фото слева: Боярчикова и Наумов со студентами)
Петр Афанасьевич Силкин (на фото ниже) сменил у нас Марию Владимировну в третьем классе. Он занимался нашей растяжкой, как никто не делал до него и после. Использовал методику упражнений на полу. После каникул мы сразу ложились на пол. И начинали с того, что пальчики покрутим, стопочки, ножки. Нарастающая нагрузка при растяжке много нам дала, в первую очередь ощущение тела. Он нас хорошо готовил в этом плане. Не у всех преподавателей подобное было. Обычные занятия (урок) проходят стоя. Нам нравилось, потому что палка – скучно, а тут хоть какое-то разнообразие.
Он применял к нам всякие мелкие пытки, после чего очень часто оставались синяки в разных местах… Мог ущипнуть или поцарапать ногтем. Логика понятна, он так давал понять, какую мышцу он хотел бы, чтоб мы использовали. Потому, что слова словами, но это не всегда работает.
Наблюдая наши потуги со стороны, Пётр Афанасьевич говорил: «…и лица поинтеллектуальнее».
Как-то нас снимали на уроке. Остались фотографии: где-то ноги поднимаем, где-то прыгаем. Когда смотришь на выражения наших лиц во время прыжка, ужас сквозь смех просто берет. Я и не представлял, что такие лица могли быть у нас, нормальных ребят, не самых уродливых. Но когда мы прыгали, напрягались, то физиономии у нас становились именно «не интеллектуальные». Это все заснято.
А выпускались у Виталия Ивановича Афанаскова. Мы были его первым выпуском. Он только что завершил карьеру на сцене Кировского театра и был совсем молодым педагогом.
Я назвал здесь только педагогов по специальности. А были ещё Валентина Дмитриевна Чистова и Наталья Станиславовна Янанис – по историко-бытовому танцу. Вольдемар Кузьмич Корнеев – по характерному танцу. Николай Николаевич Серебрянников (на фото с Наумовым ниже) – по дуэтному танцу. Татьяна Ивановна Шмырова и Маргарита Николаевна Алфимова – по актёрскому мастерству.
Вы понимали, что Вас возьмут в Мариинский Театр?
Нет, не понимал. Оглядываясь сейчас на того себя, могу заявить, что вообще не понимал, что со мной происходило. Плыл по течению. Я был трудолюбивым и терпеливым учеником, однако, к старшим классам стало ясно, что выдающегося вращения у меня нет, да и прыжка Нижинского тоже. Не было каких-то аховых способностей. После государственных экзаменов проводились открытые уроки для представителей как Мариинского театра, так и других театров. И первое предложение поступило мне от труппы Бориса Яковлевича Эйфмана. Наш педагог, Лисицин А.В., историю театра, кажется, преподавал, был пропагандистом Эйфмана, считая Мариинский театр болотом, а театр Эйфмана очень перспективным, прогрессивным, динамично развивающимся, открытым всему новому и т.д. Как я понял, предложение от Эйфмана получили все. Два мальчика из нашего класса пошли туда работать. Так потом один из них, отвечая на вопрос о зарплате говорил: «Что? Сколько платят? Нет. Мало…» И тут же позитивный момент: «Зато работы – мнооого!» Ну он долго там и не продержался. А другой так и проработал всю свою творческую жизнь до пенсии. Так-же я получил предложение от Малого театра и через несколько дней от Мариинского. Думаю, потому что как раз в это время главный балетмейстер и художественный руководитель балетной труппы Мариинского театра Олег Михайлович Виноградов принял решение обновить труппу театра, которая была в тогда довольно возрастной. Мы были стройные и молодые. Для того, чтобы танцевать вальсы и прочие массовые номера, не нужно обладать сверхспособностями. Так что моя скромная оценка по специальности не имела в этом деле решающего значения.
Мой выбор пал, естественно, на Мариинский, потому что, почему-то, не пал не на что другое. По натуре своей я – ретроград, и всё новое и шибко прогрессивное меня немножечко смущает. Вот и выбрал я то, что было на тот момент побольше и поспокойней. Думаю, как-то так.
С кем Вы работали в театре?
У меня были прекрасные педагоги. Ираида Николаевна Утрецская (на фото ниже) стала моим первым учителем в театре. После того, как я, на первом году работы, с её подачи, станцевал «Фанданго» в «Дон Кихоте», «Испанский» и «Венгерский» танцы в «Лебедином озере» и «Лезгинку» в «Руслане и Людмиле», она мне как-то и говорит (человеческим голосом): «Что бы ты хотел ещё станцевать?.. 
Подумай и иди попроси у руководства, будем репетировать». Надо сказать, что быть в положении просителя всегда было и остаётся для меня каким-то камнем преткновения. Просить за другого легко. За себя стыдно. Смущаясь, с трудом подбирая слова, я ей это кое-как объяснил. Сказал, что не могу просить, но с радостью буду танцевать что угодно. К моему великому облегчению и радости Ираида Николаевна ответила: «Я тебя понимаю, я тоже никогда ни у кого ничего не просила».
Во время наших с ней репетиций, она очень громко кричала. Это иногда заставляло меня думать, что я полный хлам, но после очередной «громкой» репетиции, почувствовав, видимо, моё тихое отчаянье, она спокойно объяснила: «Не обращай внимание, что кричу. Я просто вижу, что ты можешь лучше.» Спасибо ей, что она это тогда сказала, иначе меня бы совсем зажало. Для меня было важно, что этот крик не был выражением негативных эмоций.
Дмитрий Вольдемарович Корнеев был моим педагогом уже по актёрским ролям. Основная наша совместная работа была над Тибальдом в «Ромео и Джульетте» и над ханом Гиреем в «Бахчисарайском фонтане». Позже довелось поработать над Абдурахманом из «Раймонды», Великим Брамином из «Баядерки». Потом танцы из опер. Не с ним, но в основном с него я лепил своего Маяковского из балета «Клоп» Л.В.Якобсона.
Игорь Юрьевич Петров – он подарил мне партию Визиря в «Легенде о любви», самую сложную физически мою роль. Пожалуй, никто из педагогов, никогда не внушал мне такую веру в себя. При нём я, пусть короткое время, но чувствовал, что всё могу. Его поддержку сложно переоценить.
Геннадий Бабанин – великолепный актёр, незабываемый Северьян, (хоть и не был репетитором в театре) приложил руку к моему Гансу из «Жизели», которого немного, уже официально, полирнул Реджепмырат Абдыев. И уже полностью заслуга Бабанина в том, каким я стал Гурном в «Сильфиде».
Как изменился театр за последние 30 лет?
За последние 30 лет театр сильно подрос. Я имею в виду сегодняшний масштаб предприятия.
Соответственно увеличилась труппа. Стал сильно больше репертуар. Наверно стало интересней работать. Почему наверно? Потому, что современные постановки меня не касаются, а их не мало. Я же бываю занят в основном в классическом репертуаре. Так, что молодым работать, думаю интереснее, но и тяжелее намного. Сегодняшняя труппа очень молодая. Это хорошо! Но у этого есть и недостаток. Когда мы пришли в театр, то очень постепенно входили в репертуар, попадая в спектакли поштучно, и оказываясь на сцене в окружении зрелых артистов, которые помогали нам не потеряться, объясняли, что и как, но не очень настойчиво, не понял с одного раза – сам дурак…
В общем, я хочу сказать, такая организация процесса довольно быстро заставляла нас самих шевелить мозгами. А не то можно было и схлопотать от «стариков». И сильно навредить спектаклю, даже при неудачном дебюте, не получалось.
Сегодня не редкость, когда в спектакль встаёт не объезженный состав, разбавленный единицами старожилов. Времени на репетиции мало. Нюансы по боку. Кто как увидел, так и воплотил. В последующем из-за этого возникает десять вариантов. И уже концов не найти. Научить десять человек за раз сложнее, чем одного. Вы меня понимаете? Порядок бы худо-бедно выучить. Про смысловую нагрузку речи, как правило, не ведётся. А незнание смысла движения порождает его глупость и неестественность исполнения. Вот и приходится смотреть на неестественно двигающиеся тела с выпученными глазами. И не кто конкретно тут не виноват. На объяснения смысла происходящего, нет просто времени. И у молодых людей, скорей всего, нет времени самостоятельно готовиться к роли. 
А у репетиторов нет времени для объяснений. Добиться бы внешнего порядка в танцах. А ведь мы артисты. И своё нахождение на сцене мы должны оправдывать. Одушевлять наших персонажей. А для этого нужно всего на всего самому знать кто ты, зачем и почему? Интересоваться предметом. Глаза – зеркало души, говорят. А, если душа спит или витает, или ей просто это всё не надо? Что в них отразится? Мы разучились проживать хореографические паузы (места в спектаклях, где музыка есть, а текста нет). А всего-то, казалось бы, нужно немного фантазии. Того самого актёрского мастерства в действии. Или кто-то может полагает, что это только к солистам и персонажам относится? Вот и гуляем шеренгами по сцене. Все, как один, поднимаем руки на музыкальные акценты, что должно, видимо изображать радость или участие. Только, почему-то выглядит глупо, когда все, как один. Привыкли. Не думаем. Только зритель задаётся, не всегда немым, вопросом: а почему артисты двигаются на сцене так не естественно? Меня можно было бы легко убедить в том, что всегда так было и что кордебалет не может самостоятельно решать актёрские задачи, и, что я просто идеализирую прошлое (юношеский максимализм знаете ли), если бы не видеозаписи спектаклей середины 90-х, в которых я уже участвовал (отчего я и ощущаю этот диссонанс), и которые можно посмотреть. Так вот, на этих плёнках всё видно. Нет, моя память меня не обманывает. Артисты придумывают мизансцены. Может быть импровизируют удачно и с удовольствием. В общем площадь Севильи – это площадь Севильи, а не солдатский плац. Рынок в «Корсаре» – это рынок, а не змейки и хороводы торговцев. Корсары, как корсары. Народ, как народ, пёстрый, весёлый, разный. И совсем ведь не обязательно всем разводить кипучую актёрскую деятельность. Для правдоподобного оживления картинки достаточно нескольких пар энтузиастов, которым это просто нравится. Остальным достаточно гармонично двигаться, присутствовать в контексте спектакля с живыми и интеллектуальными лицами. Все же люди разные. Конечно, говорю я здесь не о «голубой» классике.
Были ли у Вас свои кумиры?
Нет. Кумиров не было и нет. Но были люди, события, спектакли, которые оставили впечатления в памяти и неисправимо наследили в моей душе. Писаревская «Вальпургиева ночь». Непроизвольный вздох и последующий визг, крик, топот многотысячного зала «Лунапарка» в Буэнос Айресе, оказавшегося не готовым к прыжку Зеленского. Встреча с Нуреевым в коридоре училища и его прощальная «Сильфида». Улыбка Макаровой. Спектакль Романа Виктюка с её участием в Александринке. На него, кстати, провёл нас сам Виктюк. И это после того, как мы с друзьями, не помню уж каким образом, посмотрели его «Служанок» с первым составом исполнителей. Понимаете, как это действовало на нас, школяров? Конечно Барышников. Я никогда не видел его на сцене, но разве нужно видеть Бога, чтобы в него верить. Он – икона! И вот, рецепшен отеля в Осаке, стоя друг против друга, беседуют два человека, и один из них ОН. Я просто сидел и смотрел, боясь моргнуть. А ещё Акоста в «Актеоне». Тяжеленный Ля Риш в «Блудном сыне». Я снимаю новенькой камерой семидесятилетнюю Плисецкую в упор, в профиль в последней кулисе женской стороны. Она в белой пачке и на касках. В луче софита знаменитые плисецкие руки. И не имеет значения, что они затянуты телесной ликрой. Труппа Элвина Эйли. Обед с первым «Тибальдом» Гербеком Р.И. у него дома на Невском проспекте. Тогда я ещё и думать не мог, чтоб поговорить с ним о будущем моём уже Тибальде. Короткий разговор с Еленой Образцовой в тамбуре самолёта. Бельский, отбросив палку, танцует передо мной испанский танец из «Щелкунчика». Танец Эсамбаева на сцене театра «Музыкальной комедии». Там же, возможно прощальный «… Лебедь» И.А.Колпаковой. Готичная фигура Мравинского на сцене большого зала филармонии. Подобные моменты на долго зажигают что-то внутри и остаются в памяти на всю жизнь.
На западе, по большому счету, урок «актерского мастерства» не существует в том виде, как в России. Как я понимаю, этот предмет служит вам основой для драматических, актерских ролей и выражения разных персонажей на сцене.
Кто Вам преподавал этот предмет и какие были уроки?
Татьяна Ивановна Шмырова (на фото слева). Но за год до нашего выпуска она сломала ногу у нас на уроке, и заканчивали мы с Маргаритой Николаевной Алфимовой. Эти имена я уже вспоминал чуть раньше.
Знаете, мне не удобно так говорить, но школьные уроки актёрского мастерства не оставили каких-либо ярких воспоминаний. Помню был номер «Слепая». В нём мне нужно было ходить рядом с одноклассницей, по-моему даже не прикасаясь к ней ни разу, и делать вид, как будто я её оберегаю от возможных неверных шагов, потому как она изображает слепую, куда-то неуверенно бредущую, а я, как бы, её люблю. Мне кажется, у девочки в этом номере задача была посложнее и поинтереснее. Я же ходил с унылым видом растопырив руки и выглядел, думаю, довольно нелепо. (во всяком случае я так себя чувствовал). Помню брались иллюстрировать басни. Это было уже ближе нашим натурам. Хотя бы весело. Дальше был бой Тибальда и Меркуцио из «Ромео и Джульетты», который, для пущей верности, нам в конечном итоге показывал первый исполнитель партии Тибальда Гербек Роберт Иосифович, приглашённый к нам в класс специально по этому поводу.
Ну и выпускной… Уже под началом Маргариты Николаевны была представлена какая-то переделка «Клопа» Якобсона Л.В. Так-что выпустился я уже Маяковским.
И, если учесть, что позже Тибальда и Маяковского мне повезло исполнить уже во взрослых, настоящих спектаклях, то можно, не без юмора, сказать, что основу, базу, фундамент этих партий я получил ещё в школе на уроках актёрского мастерства. Хотя на самом деле это была уже совсем другая «школа», другой опыт, ничего общего, как мне кажется, не имеющий с той нашей развесёлой компанией в школьном театре.
Как Вы готовите роли, и растут ли они с Вами?
Первые ролевые партии готовились мной, само собой, очень основательно. Начинал я с «Герцога» в «Ромео и Джульетте», «Гурна» в «Сильфиде», «Ганса» из «Жизели». Я записывал музыку, видео. В зале перед зеркалом с плеером в ушах пытался воспроизвести, буквально по фразам роль. Самым сложным для меня оказалось совместить текст с музыкой. Текст – знаю! Музыку – знаю! А начинаю совмещать, получается ерунда. То раньше текст оттарабаню, то музыка почему-то закончится на середине. И даже, если в зале ты всё уже десять раз совместил, рано радоваться, вышел первый раз на сцену, и всё будет обязательно не так, как ты себе представил. Вы, наверно спросите, а где педагог, почему всё сам? А я Вам отвечу: потому что «Герцог» я не помню, как возник на горизонте. Исполнял его тогда, упомянутый мной выше, Геннадий Бабанин, он то мне и показал, как там всё устроено. Хорошо показал! Но не много. Партия то не шибко богатая. Более того, я вообще не знал до того, что есть такая. В общем, чего тут учить то? Ну а я по скромности и не настоял на многочасовых репетициях. Вот и вынужден был как-то сам в основном доходить.
На фото: Наумов в роле Гирея вместе с Анастасией Колеговой в “Бахчизарейском Фонтане”.
«Гурна» по той же схеме готовил. Геннадий Бабанин (Сама Эльса-Марианна фон Росен эту роль в него вложила) довольно подробно мне всё объяснил, что, где, зачем и почему. Ну а дальше сам. Наушники, зал, зеркало. «Зеркало – лицемер. Мнимый друг, который предаст тебя, как только ты отвернёшься» – Бежар. Нравится мне, как он сказал. Именно так и есть. Оно показывает нам только то, что мы хотим видеть. Но тогда я этого ещё не знал. Да и не до того было.
А с «Гансом» вообще было как-то спонтанно. Труппа уезжает на гастроли. На 12-м подъезде пересекаюсь с уходящей к автобусу Гумбой Т.В. Разминулись. Тут она оборачивается и говорит: Наумов, у тебя будет «Ганс». И исчезает с чемоданом в тёмном проёме входной двери. После того, как я пришёл в себя у меня было ещё целых шесть дней до премьеры. Порядок – Бабанин! Репетирую с плеером, в основном, сам. За два дня кто-то назначает мне официального педагога Реджепмырата Абдыева. Ухайдакался за шесть дней так, что на спектакле на волнение сил уже не было.
Конечно, это только начало. Дальше были другие партии и другие прекрасные педагоги, о которых я уже говорил. Стал подрастать его величество опыт. Ну а с опытом, растут и роли. Осваиваюсь, обживаюсь. А освоившись, начинаю постепенно, ооочень медленно становиться на что-то похожим. Конечно, довлеют авторитет и образы именитых предшественников. И хорошо, что они есть! Но соревноваться с ними не стоит. Каждый человек, артист имеет право быть другим, непохожим на тех, кто был до него. Мне кажется, работая над партией не нужно копировать мастеров (хотя для начала и это сойдёт), а постараться (со временем, сразу не получится), привыкнув к роли, найти ощущение себя в ней. Только, если предложишь своё, окрашенное индивидуальностью прочтение, у тебя появляется шанс действительно, по-настоящему получить удовольствие от созидания.
На фото: Наумов в роли Красса в “Спартаке” Леонида Якобсона.
Вы уже 30 лет ходите на уроки, репетиции и спектакли. Откуда силы берутся?
За последние лет десять нагрузка моя намного сократилась. Хотя, на уроки действительно хожу. Но большая актёрская роль, она тоже затрата, конечно. Все равно силы расходуешь. Но, в то же время, что-то, несомненно, и получаешь. Удовольствие, например. А за удовольствие надо платить. Вот круг и замкнулся. Тратишь, получаешь, снова тратишь и т.д. Спектаклей у меня немного, с радостью бы выступал чаще. Я люблю свою работу. На работе, как говорится – хорошо! Люблю бывать на сцене. Резюмирую: первое – много сил тратить не дают, второе – хороший спектакль сил ещё и прибавляет, держит в тонусе, для дальнейших свершений.
Любимая роль?
Я все свои роли люблю. Их не так много, чтобы привередничать. К каким-то я долго привыкал, какие-то сразу стали «своими». Гирей из «Бахчисарайского фонтана» — это самая долгоиграющая моя роль. Я её, наверное, больше других своих ролей исполнял. Не могу сказать, что сразу чувствовал себя в ней, как рыба в воде, хотя долго готовил её с Корнеевым Д.В. Но, к концу жизни моего Гирея, вроде удалось, как мне на миг показалось, сделать из него что-то стоящее. Знаете, до сих пор при случайных встречах с людьми, бывшими коллегами, просто зрителями, которые бывали на моих спектаклях, мне припоминают добрым словом именно Гирея. Именно по его поводу я слышал в свой адрес самое большое количество комплиментов. Причём, что самое приятное, свои впечатления мне говорили даже коллеги артисты, которых ничто не обязывало это делать, кроме искреннего желания. В общем, они все меня заинтриговали. Но себя со стороны не увидеть (видео не в счёт).
Кстати, роль Маяковского в «Клопе», роль Тибальда в «Ромео и Джульетте», к которым, как оказалось, я готовился ещё в школе, тоже мне очень понравились! Но только заматереть у меня в них не получилось. Не успел. О чём иногда с благодарной грустью вспоминаю.
Роль Дона Кихота сравнительно новое моё приобретение (вот уж чего не ожидал!) И на первых порах пота было много, а толку мало. Очень некомфортно я себя там чувствовал. Но теперь люблю и её (роль). Даже имею один комплимент от профессионального, симпатичного мне человека. Значит расту, наверно.
Лоренцо – Китрин папа в «Дон Кихоте». Тоже не сразу устаканился. Не видел я себя в таком шаржированном персонаже. Ничего. Прошли годы, и мы сроднились. Настолько, что даже подумываю о некоторых изменениях, если будет возможность.
Жалею о неродившемся Абдурахмане. Очень хотел. Но судьба-злодейка уберегла.
Красс, Великий Брамин – эти монументальные персонажи довольно сложны для подачи. Особенно Красс. Он шибко обделён не только хореографией, но и пантомимой. При этом не так уж и мало времени находится на сцене. И эту действенную пустоту надо заполнять самостоятельно. Даже прочтение «Спартака» Джовальони не очень мне помогло. Но красок в Красса безусловно добавило. Про всех своих персонажей всегда читаю что-нибудь, если есть. Любые дополнительные знания о них немного нас с ними сближают. Они делаются понятней. Только «Дон Кихота» Сервантеса не читал. Образ, созданный Черкасовым в 1957 году, так меня впечатлил, что кажется никакая книга не может дать больше информации о стилистике этого героя.
Не буду больше терзать Вас своими воспоминаниями. Ответ: роли свои люблю все. Которые плохо даются и туго идут люблю тоже! «Ведь только и можно любить непокорное…»
(На фото: Наумов в роли Великого Брамина из “Баядерки”)
Идея амплуа еще существует?
Мне кажется, идея существует, а амплуа, в том виде, что было раньше, нет.
Есть общая тенденция в мире совмещать, упрощать, оптимизировать, ну Вы понимаете, о чём я… два в одном, три в одном, лучше всего, конечно, пять в одном… Да ещё и по цене одного. Качество падает, зато выгодно. Кому? Ну, уж точно не потребителю. Я не говорю, что у нас происходит именно так. Это просто направление мысли. Субъективное ощущение, так сказать.
Как восстанавливаетесь, если отпуск есть?
Последнее время, из-за сына, взял в моду ездить на море. Люблю это дело! Горы люблю (ну, это с морем сочетается). Лес люблю. Грибы! У родственников есть дача под Выборгом, у Глубокого озера, вот там-то с сынишкой и оттягиваемся, если повезёт.
Самая сложная часть работы?
Ожидание. Спектакля может не быть долго. А ведь это, в какой-то мере деградация. Жалко упущенного времени. А как следствие провальные спектакли и стресс. Вот тут-то горы и помогут! Ничто так наглядно не показывает всю ничтожность наших проблем и неудач (достижений, кстати, тоже), как взгляд на мир с высокой горы. Правда для этого там нужно оказаться одному. В крайнем случае вдвоём с близким человеком.
Самая лучшая часть вашей работы?
Спектакли, конечно! Грим. Костюм. Люблю делать сам всё, что доступно. Гримируюсь, одеваюсь. Смакую процесс. Иногда правда случается, что предвкушение праздника, оказывается лучше самого праздника. И так бывает. Да! Совсем забыл. Гастроли! Благодаря своей работе, я много, где побывал на белом свете. И это мне очень нравится.
(На фото: Наумов и Олеся Новикова в балете “Маргарита и Арман”)
Позвольте мне ещё немного поразмышлять на основную тему интервью «актёрское мастерство». Мне ведь не каждый день предоставляется такая возможность. И нужно это мне проговорить скорее для себя. Вспомнить, что я вообще знаю об актёрском мастерстве?
Итак… Знаю, что нашёл походку – нашёл образ. Знаю, что сначала мысль, потом взгляд потом действие. Тут же вспоминается изречение «следите за своими мыслями, они начало поступков». Так, что ещё… Жесты должны быть крупные, уверенные, широкие. Их нельзя коротить, сбрасывать. На самом деле жест зависит от характера персонажа. Не все же они герои. Но всё равно к широте обязывает сцена. Нужно «дослушивать» партнёра, прежде чем отвечать. Для этого необходимо понимать, что же партнёр тебе «говорит». Нужно придумать внутренний текст, который потом использовать в подходящий момент. Нужная мысль даст нужный взгляд и получится нужный, подобающий случаю, естественный, гармоничный, понятный жест (в теории). Так-как мы работаем на сцене, а не на арене, то нужно так располагаться в пространстве, чтобы быть больше лицом к зрительному залу. Очень важны глаза и руки, а именно кисти. И всё? Наверняка что-то забыл. Неужели всё так просто? Почему же тогда на одного смотришь, дух захватывает, другой же, делая тоже самое, даже сильнее, шире, отчаянней, выглядит «дурилкой картонной». Грубо. Знаю. Но это так. Сам оказывался в подобной ситуации. После премьеры «синьора Капулетти» в «Ромео и Джульетте», к которой я ответственно готовился, и где, как я думал, смог неплохо себя показать, на следующий день или через день сижу я на верхней сцене в зале на какой то репетиции, а передо мной через ряд сидят два немолодых джентльмена из миманса и разговаривают. Слышу, разговор зашёл о последнем «Ромео…» И один другого спрашивает: «слушай, а что с Пономарёвым случилось? Почему вместо него по сцене какой-то ДУРАК ходил?» В принципе, после такого откровения можно было бы и повеситься. Так вот. Сантименты в сторону. «Дурака на сцене сразу видно» – не знаю кто сказал, но очень точно. Только мы всегда думаем, что подобный эпитет нас коснуться уж точно не может. Мне, я считаю, повезло. Редко, кто слышал подобную правду о себе. Не хочу сказать, что я склонен к зазнайству, или самомнение у меня зашкаливает, но подобный урок многим бы не повредил. Наше представление о себе не редко очень сильно расходится с представлением о нас окружающих. И, чем сильнее это расхождение, тем комичнее выглядит человек с самомнением. Хотя, быть комиком – это тоже талант, между прочим. Не стоит отчаиваться! Несмотря на то, что сегодняшний разговор очередной раз навёл меня на Сократовское «я знаю, что ничего не знаю», предпочитаю оставаться оптимистом. Тут же ещё одна известная цитата просится в озвучку: «Печальней вида молодого пессимиста может быть только вид старого оптимиста». И не взирая на то, что в данном контексте я подхожу только на роль старого оптимиста, и по мнению Марка Твена должен представлять наиболее удручающее зрелище, я бы не хотел ничего менять в моём настрое. В конце концов стареет только тело. А душа, особенно у артистов, вечно молодая и даже немного детская. Ведь мы же играем.
Фотографии из личного архива Николая Наумова и от фотографов Наташей Разины, Михайла Вильчука и Силы Аввакума, для Мариинского театра.